Нарциссизм. Взгляд гештальт-терапевта.

Словосочетание «нарциссическая личность» часто ассоциируется с самовлюбленным человеком. В современных медиа также можно встретить много материалов с заголовками: «как распознать нарцисса», «что делать, если мой партнер – нарцисс» и т.д. Авторы думают, что читатель может легко с этим столкнуться или найти такие случаи, то есть обыденный взгляд описывает явление нарциссической личности через категории «грандиозности» и «самолюбия», которые имеют оттенок стигматизации.
Мы попробуем поразмышлять об этом явлении с точки зрения гештальт-терапии и раскрыть этот феномен через то, как он дан нам в опыте и каким ответом миру он является.
Говоря про нарциссизм, отмечают такое свойство отношений к людям как «объектность», «взгляд на других, как на предметы», «функциональное отношения». Такой способ взаимодействия с другими людьми может показаться пугающим, отталкивающим. Но что, если мы постараемся взглянуть на него через то как и чему он служит? Если мы представим, что этот способ взаимодействия переживается в том числе как страдание, то какие тревоги с этим связаны?

Самоценность и самоуважение
Мы начнем с вопроса «как я строю контакты с миром, если большую часть времени я переживаю себя так, как если бы мое существование в этом мире, где есть я среди других, было бы очень условным?» Мои ценность и существенность нужно постоянно «обводить карандашом», иначе в своем взгляде я теряю ее линии, или, как говорила психолог Е. Петрова: «мне на своей лодке надо много грести, чтобы существовать». Тогда мне нужно сильнее давить на карандаш, или стирать другие линии, чтобы мою линию можно было хоть как-то разглядеть. Какой-то рисунок будет появляться, со стороны он будет выделяться. Но терапевту важно рассматривать не интенцию, как проявленный рисунок, а ту интенциональность, которой он напитывается.
Эти проявления личности можно связать с такими проявлениями personality как «самоценность» и «самоуважение», однако возможности использовать их как опору и устойчивую поверхность, от которой можно оттолкнуться в осуществлении своих контактов со средой, существенно ограничены. Обычно, именно наличие такой опоры в распоряжении дает возможность двигаться как в сторону дифференциации своих потребностей, стремлений и, в конечном итоге, себя самого, так и в сторону «отдачи» себя чему-то совместному. При этом отказы других, столкновения с различиями не ставят под сомнение меня. Я могу сохраняться и проявляться рядом с другими. Имея такую дифференциацию, в качестве надежного фона, я могу смешиваться с ним. Явление «мы» не несет для меня риск потери себя, а становится явлением, где я нахожу себя еще и таким.
Отсутствие «мы» в нарциссическом опыте не обязательно говорит про буквальное отсуствие другого человека. Может быть и так, что те случающиеся контакты не доходят до ассимиляции, потому что в этот момент его почва подготовлена совсем для иного процесса — взращивания проекта, легенды. Это рождается там, где его родитель много раз проходил мимо этапа ассимиляции естественного человеческого контакта.
В ходе роста и развития, для самооценки и самоуважения ребенка важно то, насколько ему удается напитаться контактами, в которых он может соприкоснуться и положиться на что-то большее по отношению к нему самому. Можно сказать, что речь здесь идет как об «идеализации родителя», так и о потребности увидеть себя отраженным в его глазах, «в лучистом взгляде матери» ощутить поддержку, одобрение себя.
Алис Миллер в своей книге «Драма одаренного ребенка» подробно описывает случаи, когда эти процессы воплощаются травматическим образом. «Человек, стремящийся к величию, полагает, что восхищение означает любовь» — эта фраза емко и точно описывает то, как устроена функция personality в нарциссическом опыте.

В развитии — «проект» под лучами прожектора
Ребенок может стать проектом своих родителей в буквальном смысле. В книге «Дочки-матери. Третий лишний» Каролин Эльячефф и Натали Эйниш пишут о том, что в современном представлении тот факт, что ребёнок желанный, еще не гарантирует отсутствие патогенной материнской связи с ним, особенно если мать хочет ребенка не от любимого человека, а ребенка вообще.
Планирование ребенка может стать некоторым проектом из заданного места, из идеи, а не в процессе формирования естественного желания. Тогда сама возможность появления ребенка заранее задана нереализованными потребностями родителя, автоматически ложащимися на эту возможность появления ребёнка, который должен поспособствовать закрытию данных потребностей.
Ребёнок может быть пассивным инструментом, которым родитель пользуется для того, чтобы изменить свое эмоциональное состояние. Такая атмосфера, складывающаяся в отношении появления ребёнка, создаёт некоторое влияние на дальнейшее развитие событий. Когда ребёнок рождается, в отношении к нему отсутствует любопытство – «что за человек появился на свет?», равно как и отсутствует возможность оставаться в длительном процессе узнавания его личности. Напротив, здесь уже есть бескомпромиссная ясность – каким этот человек должен быть.
Таким образом, значимое окружение ребёнка (в первую очередь это конечно же мать, но это может быть другой человек, находящийся рядом и существенно влияющий на ребенка), не только обеспечивает ребенка тем, в чем он нуждается, но и имеет некоторую определенность в том, каким его хотят видеть, какие его проявления желанны, а какие – нет. Подобный подход может присутствовать еще до рождения. Этот процесс вполне отражает фраза «проект по поводу ребенка появился раньше ребенка».
Определяющее ребенка влияние родителя необязательно приводит нас к явлению, которое мы называем нарциссизмом. Мало какой родитель может быть свободным от собственных представлений по поводу того, что и как ведет к благополучию его ребенка. Еще одним важным фактором будет то, насколько сильно преобладают убеждения родителя о том, каким должен быть ребенок, и насколько в них допускается некоторая вариативность.
Вопрос, который здесь может возникнуть: «может ли ребенок быть принятым и поддержанным в том, что он «не такой» или «что-то не получилось?»» Иными словами – как и сколько места может быть отдано переживаниям ребенка, который не соответствует представлениям родителя о том, каким он должен быть, в том числе переживаниям, связанным с его огорчениями и разочарованиями.
Опыт нарциссизма связан с переживанием «ты не такой», «не соответствуешь тому, как должно быть». Это значит, что тебя нет, причем нет настолько, что это можно назвать «не-существованием». Единственным способом остается существование тебя как объекта. Яркий пример такого родительского послания от гештальт-терапевтов Юлии Филатовой и Жана-Мари Робина: «Я иду сквозь тебя». Его также можно озвучить как «или ты соответствуешь тому, что мне надо или тебя для меня не существует». Опыт «не-существования» – один из самых сложных для переживания. Меня могут ругать, я могу быть плохим, но нет ничего страшнее того, что меня стирают так, что меня больше нет. И тогда, чтобы быть проявленным, существующим хоть в какой-то форме, ребенок осваивает способ быть опосредованно, через проект, достижения, какие-то оцениваемые свойства. Это становится взглядом на себя и на мир (их свойства и соответствие требованиям) через объекты.
Мы можем посмотреть на то, как в естественном ходе развития ребенка появляется время, в котором ребенок начинает что-то чувствовать и хотеть, может быть еще непонятно чего именно, просто открывает рот в сторону чего-то, но не успевает сориентироваться и сделать движение, а его уже «кормят» конкретными вещами. Или если он все-таки успевает дотянуться до чего-то, сделать собственное движение, но это не вписывается в программу, то он получает одно из описанных выше сообщений от родителя.
В качестве обратного примера, хочется привести слова психоаналитика Нэнси Мак Вильямс, которая цитировала свою знакомую: «Всякий раз, когда я снова оказывалась беременной, я плакала. Я не знала, откуда возьмутся деньги, как я буду ухаживать за этим ребенком и заботиться о чем-то еще, кроме него самого. Но через четыре месяца я начинала чувствовать жизнь, меня все возбуждало, и я думала: «Не могу дождаться, когда ты наконец появишься на свет. Я так хочу знать, кто ты!»»

Жизнь «в дельте»
В нарциссическом опыте контакт, которому я научен, связан с чем-то (с объектом или достижением). Он опосредован этим, только так этот контакт может состояться, и тогда это затмевает нужду в непосредственной связи с ее спонтанностью, возможной неловкостью и промахами.
Но мы уже заложники того, что нам предлагает среда и культура, причем эти предложения могут быть весьма настойчивыми. Желание заниматься саморазвитием тоже может стать проектом. Мир предоставляет бесконечное множество таких «проектов» разных масштабов, которые во много раз превосходят человеческие возможности объять их. Поэтому в нарциссическом опыте то, что могло бы быть ассимилировано, сметается потоком того, к чему можно стремиться. «Я еще не» оказывается в преимуществе перед «я, все-таки, уже да».
И тогда человек находится в этой «дельте», между своим планом, проектом и тем, что он имеет. Само наличествующее тут не самое важное, а существенным становится намерение прийти к чему-то большему, лучшему относительно того, что есть сейчас. Даже при формальном достижении, чувство радости и удовлетворенности не задерживается надолго, потому что сам способ «быть в проекте построения или свершения» тут же подсказывает нам к чему нужно стремиться дальше. Эта дельта может выглядеть как «мне уже столько лет, а у меня до сих пор нет чего-то (машины, хорошего мужа или жены, статуса хорошего гештальт-терапевта)», «я боюсь не успеть состояться» и т.д.
Тогда основная жизнь сосредоточена вокруг намерения быть или стать кем-то, но быть – не чтобы быть, а чтобы обладать, основываясь на том, что сложилось как сложный клубок из посланий родителей, окружения и собственного опыта жизни.
Зачастую этот проект может иметь статус «дела всей жизни», как основополагающий закон. Впрочем, может быть и так, что предметы самих этих устремлений со временем могут сменять друг друга, но сохраняется сам стиль, способ, подход к устройству жизни на основе подобной направленности.
Вернемся к специфике контакта, который характеризуется предметностью. В нем другие – это, прежде всего, функции моего устремления. Можно это сравнить со стройкой, на которой нет тепла и забыли поставить батареи. Причем сделали это не по злому умыслу, а просто так, потому что главное здесь – «строить», то есть все должно быть устроено предельно функционально.
Все эти устремления в своих истоках могут быть даже романтическими. Историк философии Д. Хаустов раскрывает специфику подобного взгляда через образ денди. Он пишет о том, что в таком взгляде можно разглядеть взгляд романтика:
«Эстет, в которого, в скором времени, эволюционировал денди, обнаруживает
зримый исток своего существа в фигуре романтика, в котором как раз этот самый эстет, породнившийся с денди, отсутствует, надо признать, чуть более чем полностью — и это при том, что эстетическое в нем бьет через край».

Д. Хаустов размещает их на разных полюсах. Продолжая его высказывание про романтика и реальность:

«Плоскость реальности (буквально — вещественности) романтик достраивает до объема своего собственного «Я».

Денди достраивает собственное «Я» до плоскости реальности. Точнее все время пытается:

«Не чуждый остаточному пафосу романтического жизнетворчества, он, как и в случае с индивидуальностью, меняет точку приложения сил: если романтик осмеливался творить себя как сокровенный дух, денди за полным отсутствием интереса к последнему предпочитает творить себя как… красивую вещь, опять же, среди других вещей мира. Но это ведь и обостряет игру: если быть вещью, то быть ею до самого конца, и быть не какой-нибудь, но самой изящной, самой прекрасной вещью. Не надо создавать произведение искусства, надо самому быть им. Меняется вектор творческого акта: не изнутри — вовне, но извне — к самому же извне».
И тогда можно сказать, что восприятие (которое исходно дано нам непосредственно) существует только через окрас «соответствия или несоответствия идее.
Поскольку мы обрисовали то, что в нарциссическом опыте человек смотрит в «дельту» между наличным и проектом или в легенду, нам важно увидеть его, пускай пока только таким способом, но существующим.

Вместе с терапевтом
Когда такой клиент приходит в терапию, он часто берет терапевта как того, кто может помочь осуществить его проект. Терапевтический альянс будет подвергнут очень сильному напряжению, если терапевт не отдаст должное уважение проекту, и желанию клиента включить в него терапевта. Поначалу это может быть единственным местом встречи, территорией намерения, стремления к тому, чего хочет (и не может) достичь клиент.
Один из способов, при помощи которого гештальт-терапия смотрит на контакт — это взгляд через тревогу и возбуждение. Если мы попробуем взглянуть с этой позиции на нарциссический опыт, в частности в сессии, то мы не увидим этих элементов в явном или легко узнаваемом виде. Хотя конечно мы можем наблюдать определенного рода тревогу.
В ходе длительной терапевтической работы терапевт и клиент могут прийти к вопросу «что останется, если не будет этого намерения, проекта, что, если мы к нему не придем?»
Приближение к этому месту делает более ощутимым то, что иногда называют «нарциссическим обрушением», и это один из самых сложных в переживании опытов. Если клиент приближается к нему без существенной поддержки — это может ощущаться как «смерть personality», опыт «ничто», опыт переживания опустошения, которое, до этого, могло успешно быть фоном проекта.
Переживание приближения к этому «ничто» можно сравнить с тем, как оно выражается в хайдеггеровском die Angst (внепредметная тревога, ужас), который мы не можем предметно выразить, связать с чем-либо. Это то, от чего следует держаться как можно дальше. Это переживание остается вне доступа, как и весь мир сущего, где «я» — такое же сущее, которое живет в этой настроенности, предполагая, что какие-то объекты этого мира сущего могут заглушить это непонятное, но все время тревожащее чувство.
Другой феномен, который приоткрывает нам картину тревоги нарциссического опыта — это стыд, который связан не с чем-то конкретным, а с самоценностью, сущностный стыд (или как его еще называют «белый стыд»), который не лежит на поверхности, но который пропитывает все существование человека. В этом стыде под вопрос ставится возможность моим желаниям быть именно моими, напитываясь актуальной интенциональностью. Способность пережить этот стыд и не уйти в изоляцию, не спрятаться или не прибегнуть еще какому-нибудь привычному способу – это то, что имеет шансы случиться в терапии, но только спустя длительный промежуток времени, когда альянс «клиент-терапевт» будет достаточно окрепшим, чтобы подвергнуться такому испытанию – встретиться со своим стыдом и оказаться увиденным в этой встрече, пережить опыт, в котором терапевт может остаться рядом с клиентом, и что клиент в этом стыде тоже может оставаться.
Вряд ли терапевту удастся избежать столкновения с идеализацией или обесцениванием. Клиент будет обесценивать или идеализировать терапевта, разочаровываться в нем, при этом терапевт, находясь в этом же поле, тоже может найти себя в своем нарциссическом опыте: «я недостаточно хороший терапевт». С самого начала терапии, терапевт только своим присутствием, или, например полом, возрастом может уже оказываться «неподходящим». Может быть и так, что клиент не продолжит терапию с этим терапевтом. Это, несомненно, сложный опыт. Остается только пожелать нам, терапевтам, находить возможности выдерживать встречу и обретать поддержку где-то еще (в супервизиях, в искусстве, в философии). И в какой-то момент взять возникающие в процессе сессии чувства в работу для отражения того, что прямо сейчас происходит, между нами. Например то, что я, как терапевт, несмотря на это, остаюсь с тобой, мне по-прежнему важен ты сам.
Помочь человеку идти этот сложный и длинный путь, соприкоснуться с разочарованием, опытом неудачи, с тем чтобы намерение могло быть укоренено не только и не столько в «проекте», может поддержка терапевта, причем поддержка именно существенности, значимости собственного «я» клиента. Все это дает шанс клиенту появиться, открыть для себя новые желанности, укорененные в интенциональности феноменологической телесности, в которой уже растворяются разделенные и, стремящиеся установить главенство, объективированные ранее тело, побуждения, стремления и сознание.

Автор статьи: Михаил Чудинов
По материалам лекции ведущего тренера Института Современной Гештальт-терапии Юлии Филатовой.